В период кризисов и войн обостряется риторика поиска или потери национальной идентичности. Таруса давно считается местом силы русской интеллигенции, которая съезжалась сюда в 19-20 веке по собственной воле или после конфликтов с государством. В живописи, прозе и поэзии здесь годами создавался образ России. Тарусу принято называть отечественным Барбизоном: здесь жили и работали разные художники. От Поленова и Крымова, запечатлевших местные солнечные пейзажи и романтику русской деревни, до Борисова-Мусатова с противоположными образами холодных опустевших дворянских поместий. 

В ста метрах от могилы Мусатова находится камень Цветаевой, которая хотела быть похороненной на берегу Оки. В Тарусе прошло её счастливое детство, здесь же жила после ареста её дочь. В советское время сюда уезжала с семьями оппозиционная интеллигенция. Белла Ахмадулина написала здесь цикл «101 километр»—радиус от Москвы, в котором разрешалось жить тем, кто был неугоден власти. Диссиденты органично существовали с местными жителями и постепенно меняли город к лучшему. Например, менее опальный Паустовский, смог добиться своим «Письмом из Тарусы» в «Правду», чтобы сюда провели водопровод, построили баню, расширили больницу. Провинциальная, страдающая Россия стала темой практически каждого произведения, жившего тут писателя или поэта.

Что осталось от этого образа теперь? Фасады разрушающихся деревянных домов. Наличники со стеклопакетами. Цветные баннеры с народными орнаментами, прикрывающие то, что требуется тщательно скрыть от глаз туристов. О былой оппозиционности города напоминает множество антивоенных надписей на заборах. И борьба местных жителей против переименования советских улиц и забывания любой истории.

Когда город становится музеем, искусственно созданный образ «русской культуры» скрывает проблемы настоящего. Кажется, что несмотря на свою туристическую привлекательность, этот образ становится эскапизмом, попыткой широко закрыть глаза на действительность. Само понятие «русскости» превращается в конструкт для умелой манипуляции государством. Где проходит эта грань между настоящей жизнью и навязанными образами?